После прочтения заголовка у вас возник вопрос — почему этот текст не вышел апреле, когда празднуется годовщина аварии на Чернобыльской АЭС. Во-первых, хочется иногда напоминать о трагедии, а, во-вторых, активная ликвидация продолжалась в 1986-1987 годах.
Вообще поговорить с ликвидатором о Чернобыле, это, наверное, мечта каждого журналиста. Особенно если свидетель тех событий проживает в США. Здесь нет мемориалов, в годовщину аварии не проходят митинги, и этот ликвидатор — единственное напоминание эмигрантам о трагедии.
В Бивертоне есть досуговый центр для пожилых людей Silver Years, и я собираю истории его членов — дедушек и бабушек с невероятными поворотами судьбы. Среди сеньоров оказался и ликвидатор Павел Иванович Волошинов. Он бывший военный, ему больше 80 лет, и уже больше 20 лет он живет в Портленде. Дисциплина для него до сих пор важнее всего, ведь бывших военных не бывает, да? Во время нашей беседы дочка осторожно наблюдала и старалась быть в стороне. Когда я просила найти медали, она отказалась — «военный, все на своих местах, никому не разрешает вмешиваться». К тому же я опоздала на полчаса, думала, что мне не удастся раскрыть героя, но Павел Иванович оказался не только очень дисциплинированным человеком, но и добрым. Первая наша запись начинается с его улыбки и слов «насинаем» и «сяс». Мне кажется, на время разговора я стала его внучкой, которой он трепетно объясняет, что такое тормозные парашюты, какой был маршрут вертолетов и насколько тоскливо ему было в пустой Припяти.
Теперь факты: Волошинов Павел Иванович, прослужил более 32-х лет, уволился из армии в звании полковника. Последняя должность — начальник службы авиационного вооружения Воздушной армии, которая базировалась в Киеве.
Немного о самой аварии: 26 апреля 1986 года, 35 лет назад, произошла авария на Чернобыльской атомной электростанции. После этого 30-километровая территория вокруг АЭС стала зоной отчуждения. Вблизи реактора было эвакуировано 115 тыс. жителей, в ликвидации участвовало 530 тыс. человек. Эту аварию называют самой большой техногенной катастрофой XX века.
Воспоминание о Припяти и незаконном получении особой печати
— Дважды по делам службы мне приходилось летать в Припять. Это город-мечта, — Павел Иванович с улыбкой поднимает взгляд и причмокивая, будто смакует воспоминания, продолжает, — город атомщиков, людей, которые обслуживали атомную электростанцию. Там были клубы, парки, скверы, магазины, лучшее снабжение — во всех вопросах это город мечты. Там же был расположен штаб работ по ликвидации. Когда я приехал впервые, то, конечно, было зрелище не из приятных. Пустота. Ни одной живой души. Смотрю, на втором этаже открыта форточка, а там белье треплется. Клумбы усыпаны спелыми яблоками. Людей эвакуировали, и никому это не надо. В бункере были работники этого штаба. Наши, ну скажу, некоторые недобросовестные, — Павел Иванович переглянулся с дочерью, на языке жестов это бы значило — рассказывать эту историю или нет, — старались пролизнуть, правдой-неправдой организовать поездку в Припять, и чтобы на командировочном предписании поставили красную печать. Только там ее можно было получить. Это означало, что человек занимался вопросами ликвидации. А дальше он мог бы предъявить ее и для пенсии, и для льгот. Люди-проныры, люди разные есть.
Воспоминание о полете над реактором
— В первых числах мая группа офицеров тыла была направлена на разведку местности — начальник аэродромной службы, начальник автомобильной службы, начальник отдела горюче-смазочных материалов, начальник службы авиационного вооружения, начальник противопожарной службы. Все, кто мог выполнить задание. Задание было одно — определить места для будущего базирования вертолетов для работы на Чернобыле. И вот сели мы в вертолет, конечно, средств защиты никаких не было, ни противогазов, мы были в форме. Первый делом наш летчик провез нас вокруг реактора, мы все смотрели в иллюминаторы с огромным интересом — хотелось воочию увидеть, — Павел Иванович, широко раскрыв глаза, наклонился вниз, как кадр из фильма в его голове возникло воспоминание.
Что Вы там увидели?
— Разрушенный реактор, разрушения.
Вам было страшно?
— Я не скажу так, мы не думали, что можем облучиться.
Вы не понимали, что радиация опасна?
— Может, это громко звучит, но долг — есть долг, надо было — полетели. Может, не надо было лететь вокруг реактора, но любопытство взяло верх.
— Потом мы полетели искать площадку для базирования вертолетов, для размещения личного состава. Там должен был быть низкий уровень радиации. Мы не знали, как бороться с этой бедой, поэтому летчики летели в обычных комбинезонах, без всяких средств защиты. Через три дня стали подкладывать на сидение свинцовые подушки, а на живот — свинцовые прокладки. На реактор сбрасывали свинцовые болванки и песок. Встал вопрос — как доставить? Решили доставлять на тормозных парашютах, такие есть на боевых самолетах, которые выбрасывают их при посадке для торможения. Подвешивали парашют на внешней подвеске парашютов. На крыше третьего реактора лежал один из наших полковников и руководил — левее-правее. Вертолет зависал над реактором и сбрасывал парашют. К тому же дозиметры были очень примитивными, люди работали, и отказов не было. Чтобы кто-то сказал — «я боюсь, я не хочу», — такого не было.
Правительство скрывало аварию и отправляло военных на «север»
— Была суббота двадцать шестого апреля, в час двадцать три минуты произошла чернобыльская трагедия — взорвался четвертый ядерный реактор на станции. Я почему связываю это все, потому что в восемнадцать часов этого же дня я заступил дежурным по управлению шестнадцатой воздушной армии. Вскоре после заступления мне звонит оперативный дежурный Киевского оперативного округа, — «дайте команды подготовить два вертолета для полета на север». Север — это понятие широкое, и Северный полюс, да что угодно. Но Чернобыль не называли. Начальник штаба и начальник химической службы вооружились «до зубов» и поехали куда-то на север. Была у нас такая дисциплина — противоатомная и противохимическая защита. Там нас учили надевали специальный костюм, перчатки, противогаз, чулки резиновые — именно так были одеты начальники. И еще несколько дней или неделю не произносили Чернобыль, в основном говорили — «на север». Потом я услышал такой разговор.
— Сейчас тебе привезут двадцать шесть человек, отправь их в Москву. И сам возвращайся обратно.
— Они что, раненые?
— Это не телефонный разговор, там сам увидишь.
— Есть.
— Что-то мне уже становилось понятно. Потом я уже узнал, что это были первые двадцать шесть человек, которые очень пострадали. Помню еще один эпизод, когда приходит прапорщик, который дежурил в это время, говорит — «непонятно, идут колонны машин и автобусов на север». Это сработала Гражданская оборона. У них стояли готовые автобусы, машины с прикрепленными к ним водителями специально для экстренных случаев. Поэтому так быстро, уже вечером 26-го, они двигались в Чернобыль, видимо, для эвакуации.
Когда вы узнали, что речь идет о Чернобыле?
— Дня через три. Дело в том, что Советское правительство, — Павел Иванович причмокнул с сомнением, думая, стоит рассказывать или нет, — в общем, была такая практика, что советское — это лучшее. Поэтому долгое время замалчивали факт об этой катастрофе. Первого мая прошла демонстрация, второго мая проходила велогонка мира, хотя ее должны были отменить по правилам, так как было опасно для участников. Просто делали все, чтобы замять, и никто ничего не знал.
В конце 1986 года Павел Иванович начал видеть какие-то пятна левым глазом. После ему диагностировали отслойку сетчатки из-за воздействия радиации. Больше он не смог видеть левым глазом никогда. Он отлично помнит детали того времени, видимо, эта авария оставила большой след в его жизни.
Комментариев нет:
Отправить комментарий