Мирный атом – в каждый дом” – горько
шутили украинцы в 1986 году, когда катастрофа на Чернобыльской АЭС разделила
жизнь миллионов людей на “до” и “после”, а невидимый стронций-90 и цезий-137
“поселились” в квартирах и домах за десятки и сотни километров от реактора.
“Чернобыль
подорвал Советский Союз”, – говорили в 90-х, намекая на то, что беспрецедентный
героизм обычных людей соседствовал с беспрецедентным враньем советской
пропаганды. И люди не забыли и не простили эту государственную ложь.
Сейчас
крупнейшую в истории человечества атомную катастрофу продолжают вспоминать как
свидетельство будничного героизма огромного количества обычных военных,
строителей, медиков, атомщиков, остановивших радиацию ценой своего здоровья, а
то и жизни.
Среди
десятков тысяч военнослужащих, участвовавших в ликвидации последствий аварии,
есть в том числе и крымские татары.
Таир Мустафаев
и Эскендер Изетов рассказали QHA
media о наиболее запомнившихся моментах работы в Чернобыльской зоне.
Они
попали туда в 1986 и в 1987 годах, в так называемую “активную фазу” ликвидации
последствий аварии, когда радиационный фон был еще высокий, но о вреде радиации
старались помалкивать на всех уровнях. А основным средством защиты для военных
был примитивный респиратор “лепесток” – как в 1986-ом, когда руины разрушенного
4-ого энергоблока еще не были накрыты саркофагом, так и год спустя, когда
саркофаг наконец построили. Но вокруг станции на много километров оставались
очаги радиации – фонящие обломки, дома, деревья. И много-много дней десятки
тысяч людей просто выполняли свою работу, очищая украинское Полесье от
невидимой смерти.
ТАИР МУСТАФАЕВ
Меня военкомат забрал из Симферополя в июле 1986
года. Мне было 28 лет.
Когда вызвали в военкомат, сперва сказали, что нас
везут в Казахстан на целину, а когда уже все прошли медкомиссию, военком сказал
«Вы не в Казахстан едете, а на Чернобыль на два месяца».
Из Симферополя нас тогда поехал целый «Икарус»,
где-то около 40 человек. Возраст – от 25 до 40 лет. Мы там все были вместе, но
работали в разных точках.
Целыми днями смывали с
трассы радиоактивную пыль
Жили
в деревне Старые Соколы в палатках недалеко от Чернобыля в 30-ти километровой
зоне, Иванковский район.
В
Чернобыльской зоне я работал водителем на обыкновенных поливомоечных машинах.
Обслуживали в основном трассу Припять-Иванков, выезжали рано утром, набирали в
речке воду и смывали с трассы радиоактивную пыль, а потом днем по этой дороге
машины возили груз на станцию, возили много стройматериалов (на строительство
саркофага – ред.). У нас трасса была от Иванково до Копачи, не доезжая до
Припяти.
Выезжали
по бригадам, там у нас пять точек было. Перед этим дозиметристы выезжали ночью
и замеряли те точки, где мы должны были работать, и эти данные записывали. А
какая там радиация была днем, никто не знает.
Машин,
которые поливали трассу работало очень много, около двадцати. Одна пожарная
машина заправляла машины, другие ездили мыли трассу – в течение всего дня без
остановки смывали радиоактивную пыль.
Другие
ликвидаторы работали в пунктах дезактивации и спецобработки – мыли машины после
того, как те побывали на станции.
Наши
поливочные машины тоже были загрязнены. Когда мы возвращались домой их
дозиметристы проверяли. Мы заезжали в пункт санитарной очистки и там машину
мыли. Один раз вымыли – выезжаешь, дозиметрист проверяет, если машина еще
зараженная, загоняет еще раз. И несколько раз моют, пока полностью не очистят.
Свободного времени и
увольнительных не было
Мы
выезжали рано утром в 5 часов и возвращались вечером в 22-00 и позже. Потом
привозили ужин, ужинали там же на участках, обед и завтрак тоже были на точках.
И после ужина уже приезжали к себе на базу. Мы когда приехали сразу построили
столовую и там же военные на месте готовили еду.
Свободного
времени не было. Приезжали поздно, нам фильмы показывали после 22-00. Кто
смотрел, а кто – шел спать.
С
родными общаться возможности не было, тогда мобильных телефонов не было. Я
письма писал.
Никаких
увольнительных у нас не было, мы только работали и все. Жили в военных
палатках. Там и Одесский военный округ был, и с Молдавии, и с Крыма.
Я
с одним молдаванином вместе работал, так даже не знал, что мы с ним в одной
палатке жили. Через пару недель работы я его спросил в какой он палатке живет,
и оказалось, что и я в ней тоже живу. А мы друг друга там даже не видели. Ночью
приходишь ложишься спать, утром рано встал – ушел, и через две недели только
поняли, что мы в одной палатке живем.
Позже
я возил проверяющего по финансам и мы ездили по другим военным округам. Там
стояли части Закавказского округа, из Краснодара, Новороссийска, Прибалтийского
военного округа, Московского военного округа.
Таир Мустафаев
Крайний слева Таир Мустафаев
«Лепесток» против стронция
Что
касается безопасности, то в основном требовали не выезжать на обочину, обочины
были сильно заражены (радиацией). И в лес не ходить. Уровень радиации у нас
каждый день не проверяли – тогда не хватало дозиметров.
Определенная
доза должна была быть (когда возвращались в конце командировки). Но кроме того,
набирали добровольцев на Припять – прямо на станцию возить бетон, там две
недели работаешь и тебя отправляют домой. Очень многие высказывали желание
отработать две недели там, чтобы быстрее вернуться домой.
Тогда
ж ничего не понимали в радиации. Всех нас внезапно забрали, у всех дела, дети,
семьи, все хотели быстрее вернуться.
А
потом когда уже поняли, что такое радиация, уже старались защищаться.
Для
защиты от радиации тоже ничего не давали. Кто мог – доставал «лепестки»
(«лепесток» — простейший одноразовый респиратор, предназначенный для защиты от
пыли и аэрозолей, но не от паров и газов – ред.).
У
меня, например, постоянно за сиденьем в машине была пачка «лепестков». Я все
время их надевал. Каждый день у нас была баня, нижнее белье меняли каждый день.
Фонящие машины из
могильников разбирали на запчасти
Местных
жителей, которые остались, было мало. В основном все деревни были пустые –
заезжаешь в деревню там никого нет.
Еще
были большие могильники – туда свозили зараженные машины, на которых уже нельзя
было ездить. Очень много было таких могильников. Машины стояли под открытым
небом. Когда у меня в машине запчасть какая-то ломалась, и если ее негде было
взять, мы приезжали на эти могильники, договаривались, и можно было открутить и
забрать нужную запчасть, поставить себе на машину, чтобы дальше работать.
После Чернобыля
После
возвращения из Чернобыльской зоны, я работал на автокране и сейчас живу в
Симферополе. Сейчас на пенсии по инвалидности.
И
сейчас в Симферополе у меня есть знакомые, с которыми мы там работали в 1986
году.
ЭСКЕНДЕР ИЗЕТОВ
В год Чернобыля я жил в селе Гранитное Донецкой
области, работал в колхозе бригадиром электриков. Я окончил
сельскохозяйственный институт по специальности инженер-электрик, и у нас была
военная кафедра на которой выпускали саперов.
Военкомат
призвал нас на полугодовые сборы и с саперами я попал в Чернобыль 21 апреля
1987 года. Я был офицер запаса, лейтенант. Мне было 27 лет.
Ремонтировали свинцовые
бульдозеры
Жили
за 30-ти километровой зоной в этом селе Оране, Иванковский район, там стоял
инженерно-саперный батальон и меня
назначили командиром взвода. Офицеры жили в вагончиках по 2-3 человека, а
рядовой состав – в палатках по 50-60 человек.
Работали
в районе самой ЧАЭС – у нас была ремонтная база прямо возле самой станции.
В
6 утра подъем. В 8-9 утра приезжали на ЧАЭС и до 16 часов дня мы там работали.
Я
руководил бригадой из 10 ремонтников. Выезжали в 30-километровую зону, где у
каждой бригады был свой сектор, ремонтировали инженерную технику – это такие
бульдозеры, созданные на базе танка. Бульдозер был весь в свинце и мог работать
в условиях высокой радиации, заходить в самую пораженную зону. Задача их была зачистить территорию от
радиации, от осколков графита, от всей этой радиоактивной грязи. В промзоне,
где было очень высокое загрязнение, этими бульдозерами сгребали загрязненный
мусор, грузили на машины и вывозили на могильники.
Перед
нашим приездом технику должны были подготовить к ремонту – помыть и измерить
радиацию. Но были ситуации, когда мы приезжали, технику вроде бы помыли, а сам
металл, уже набрал столько радиации, что техника сама уже «светится», и
дозиметр все равно начинал пищать.
Раз
в неделю я был дежурным по части и оставался в воинской части, следил за
порядком, за всеми выездами-заездами. Честно сказать, я не помню, чтобы у нас
были какие-то развлечения. Единственное, что у нас сауна была раз в неделю.
Радиация чувствовалась на
зубах
Я
был в зоне 56 суток. Обычно офицеры там были два месяца – мы как бы набирали
свою радиацию. Когда выезжали в зону, нам ставили отметку, что мы набрали в
этот день столько-то радиации. За один день условная максимальная доза была 1
рентген, вот 15 рентген суммарно и больше тебе нельзя набирать. Скажем, ты 15
раз съездил в зону и все – можешь возвращаться домой.
У
меня было 22 выезда в зону, но мне написали, что только 15 рентген набрал. Хотя
это все “липа”. У нас у каждого офицера были дозиметры-накопители, у рядового
состава не было. И у меня такой накопитель был, так он день-два работал, а
потом переставал работать, и цифры дозы уже ставили от фонаря.
Советский
Союз же был, поэтому старались всю эту беду приуменьшить, писали дозу самую
минимальную. Хотя в некоторых местах, когда мы были на самой станции, особенно
возле четвертого блока, там, конечно, радиация зашкаливала. А в бумагах писали
мизер, чтобы не напугать нас. И руководство говорило, чтобы мы рядовой состав
не пугали и говорили, что нормально и можно работать, хотя все это конечно было
очень вредно.
На
тот момент, когда я там служил, реактор уже был накрыт саркофагом. Но радиация сразу чувствовалась – на зубах
металлический такой привкус. Я, кстати, заметил – мы были из Донецкой области,
у нас там у самих радиация немного выше, и мы в зоне повышенный фон переносили
нормально. А вот кто был из “зеленых” регионов, скажем, у нас были ребята из
Закарпатья, они переносили (повышенный радиационный фон) тяжеловато. У них
головные боли постоянные были, они в госпиталь попадали постоянно.
В свинцовом танке люди
потеряли сознание от радиации
Один
эпизод запомнился. Я был командиром взвода и у нас работал танкист по фамилии
Минус, маленького роста, настоящий такой танкист – в танке-то места мало.
Работали
мы на могильнике. В том танке Минус был водитель-механик и оператор, и в
какой-то момент танк замер. Мы испугались – что случилось, начали вызывать
этого Минуса, но по рации он не отвечает. Оказалось, они попали в зону такой
радиации, что оба в танке потеряли сознание.
Наш
танк зацепил их танк крюком, вытащил с могильника на безопасное место, открыли
люки, а они оба – без сознания, из ушей и носов шла кровь – сосуды в головах
полопались. Потом мы его уже никуда не пускали, он у нас так в части и сидел. А
кто в части сидел и никуда на станцию не выезжал – они служили полгода.
Этот
случай нас сильно перепугал. Мы знали, что от повышенной радиации голова болит,
а вот так чтоб сознание терять, такого у нас не было.
Реактор под подушкой
Из
защиты у нас были только «лепестки» (простейшие респираторы – ред.), а давали
они какую-то пользу или нет, я не знаю. Костюмов специальных не было.
По
поводу безопасности инструктировали, что, когда работаешь в зоне за ограждения
из флажков заходить нельзя. В селах брошенных ничего не брать.
Но
народ же такой – инструмент какой-то нашел, еще что-то, и тянет себе под
подушку. И мы раза два в неделю ходили проверяли палатки рядового состава и
находили там все, что угодно. Брали дозиметр измеряли «добычу» и показывали
владельцу, что дозиметр зашкаливает. Говорю им «ну как вы можете под подушкой
держать эту радиацию, вы же погибнете от этого».
Хотя
само страшное было, это когда радиоактивная пыль с земли подымалась. Машины
едут, пыль поднимают. Я однажды даже попал в госпиталь, но какое там лечение –
никакого. Налили спирта – выпил, вот это все лечение. А гражданские, которые
тоже там работали, лечились и красным вином – они могли себе позволить. А мы ж
военные, у нас воинская часть, со всей атрибутикой, как положено, дисциплина.
Никого на АЭС – значит
контролируемый выброс
Я
в какой-то момент был начальником ремонтной базы в деревне Копачи, что
километрах в пяти от ЧАЭС. Как правило, какие-то работы и возле станции, и на
крыше велись постоянно. А в какие-то дни никого из людей там не было, я смотрел
в бинокль и обращал на это внимание.
Потом
как-то приехал к нам офицер, и спросили – а почему в такой-то день никого нет
на крыше станции? Оказалось, что в этот день на станции были выбросы, в
саркофаге высокая температура и ее надо было сбрасывать, открывали какой-то
шлюз, и в этот день была повышенная радиация. И в такие дни никто на станции не
работал. Но об этом никому не говорили, и нас тоже никто не предупреждал. Я об
этом случайно узнал.
ОРВИ от радиации
В
Крым я переехал уже после возвращения из Чернобыля, когда женился. Жена была из
Крыма. И мне врачи рекомендовали поменять климат. Мне врач в больнице сказал, я
не буду ставить вам ваш диагноз (как последствия радиации), и поставил мне
ОРВИ.
В
Крыму я работал энергетиком, потом главным энергетиком. Сейчас я живу в
Херсоне. Работаю государственным инспектором по энергонадзору.
Комментариев нет:
Отправить комментарий