Експозиція Національного музею «Чорнобиль» розповідає унікальну історію прип’ятських пожежних, трьох рідних братів Шавреїв – Івана, Леоніда та Петра, які служили у воєнізованій пожежній частині №2 по охороні Чорнобильської АЕС та у ніч 26 квітня 1986 року у числі перших, відразу після вибуху разом із товаришами стали у двобій з ядерним монстром, прийняли на себе потужний радіаційний удар, отримали гостру променеву хворобу, втратили власне здоров’я, але на щастя залишилися тоді живими…
Небачене випробування випало на долю цієї великої дружної білоруської родини, яка з давніх давен жила у селі Біла Сорока (відоме з ХУ ст.) Наровлянського району Гомельської області у 13 км від Чорнобильської АЕС. У той час, коли брати-пожежники працювали в епіцентрі ядерного пекла, приймаючи на себе потужний радіаційний удар, їх батьки та сестри мусили назавжди покинути забруднену радіацією землю предків через рівень радіації у 6000 разів вищий за норму (більше 100 мР/год), не знаходили собі місця від переживань за життя братів… Брати впевнені — сила віри та любов до рідних врятувала їм життя, допомогла здолати труднощі, зберегти родину.
У 1986-му променева хвороба не здолала сильних мужніх чоловіків, але хвороби забрали життя Леоніда у квітні 2012 році, у листопаді 2020 року — Івана.
Нещодавно науковці музею записали спогади молодшого з братів – Петра Михайловича Шаврея. Його розповідь про родину, про братів, про пекельну ніч 26 квітня 1986 року, про їхній порятунок українськими лікарями гематологом Віктором Івановичем Клименко та радіологом Леонідом Петровичем Кіндзельським залишиться назавжди для нащадків у цифровому аудіо архіві музею. Сьогодні знайомимо вас з фрагментами його спогадів, які ми надаємо мовою оригіналу.
«Родился я 1 ноября 1958 года в селе Белая Сорока Наровлянского района Гомельской области Белорусской ССР. Это в 17-ти километрах от Чернобыльской АЭС. Наша семья была многодетной — шестеро детей: три брата и три сестры.
Вскоре после окончания в 1976 году средней школы меня призвали служить в Вооруженные Силы СССР. Там вначале прошёл подготовку в учебной части (город Чита, Забайкальский военный округ), а затем служил на территории Монголии старшим механиком-водителем штабной машины командира танкового полка.
После возвращения из армии мне предложили поступить в Минское училище милиции. В это же время начальник припятской пожарной части майор Федор Егоркин пригласил меня на работу в свою часть. Чтобы наверняка трудоустроиться, я одновременно подал рапорта и в пожарную охрану, и в милицию с просьбой принять меня на службу. По ходу дела прошел две медкомиссии, все необходимые проверки, а работать решил пойти туда, откуда скорее откликнутся. К тому времени мой средний брат Иван уже служил в СВПЧ-6 города Припять в должности пожарного, а старший брат Леонид работал сварщиком на строительстве 2-го блока ЧАЭС. Со временем он тоже перешёл на службу в пожарную охрану. На момент Чернобыльской аварии Иван и Леонид были младшими сержантами внутренней службы и, как и я, служили в ВПЧ-2, которая обеспечивала пожарную безопасность атомной станции.
Но так было годы спустя, а в 1979 году пока кадровики решали, как со мною быть, девушка, с которой я дружил ещё со школы, предложила мне устроиться работать на Гомельский радиозавод. Я уже собрался туда ехать, когда из Управления пожарной охраны Киевской области мне пришёл вызов на службу. Так я стал пожарным.
Первые 3 месяца работал рядовым пожарным, а затем поступил в Ворошиловградскую пожарную школу среднего начальствующего состава. После её окончания мне присвоили звание младшего лейтенанта. В 1982 году я окончил ещё и Черкасское пожарно-техническое училище МВД СССР. Служил в ВПЧ-2 начальником караула, инструктором, инспектором пожарной профилактики реакторного цеха №1. В начале 1986 года начальник нашей части майор внутренней службы Леонид Петрович Телятников перевёл меня с действующих энергоблоков на пожарную охрану строящейся третьей очереди АЭС. В моём подчинении находились три младших инспектора. Мы контролировали соблюдение пожарной безопасности при строительстве 5-го и 6-го блоков.
Весь день накануне взрыва на ЧАЭС я провёл на 5-м блоке (он находился в 90% готовности к пуску). В то время там в тепляке проводились работы по сборке реактора. Под контролем подчинённых мне инспекторов они продолжались и в ночь с 25-го на 26-е апреля. Я же возвратился вечером домой (моя семья жила в Припяти на улице Героев Сталинграда дом 21, кв.49), поужинал и лёг отдохнуть. В моих планах было поехать после полуночи на АЭС для продолжения работы на 5-м блоке. С мыслями об этом и задремал.
Ночью меня разбудил длинный звонок в двери квартиры. Как оказалось, звонил инспектор нашей пожарной части старший лейтенант внутренней службы Хилько Юрий Васильевич. Увидев меня, он крикнул: «Быстрее на станцию! Пожар!»… Я стал собираться. Жена увидела, что надеваю новую форму, говорит: «Зачем тебе она? Надень старую, а то мне снова отстирывать…». Когда выбежал во двор, увидел возле подъезда служебный УАЗик с водителем Телятникова Александром Адамовичем Радченко. В машине уже сидел начальник караула нашей части лейтенант внутренней службы Хмель Петр Григорьевич (он в ту ночь был не на дежурстве). Спросонья я было решил, что горит 5-й блок, за пожарную безопасность которого отвечал. Думаю: ну всё — теперь жди неприятности по службе. А когда мы переезжали яновский железнодорожный мост, вижу: столб света стоит не над моим, а над четвертым блоком. Сегодня неловко об этом говорить, но в тот момент у меня на душе стало легче. Думаю: слава Богу, что чрезвычайная ситуация произошла не на третьей очереди! И в то же время стало понятно, что дело очень плохо — горит действующий реактор. А там 190 тонн радиоактивного топлива! Сразу же подумал о братьях — они в ту ночь дежурили в составе караула лейтенанта внутренней службы Владимира Павловича Правика.
На станцию мы приехали около 4-х часов утра. Там я получил команду от заместителя начальника ВПЧ-2 по службе капитана внутренней службы Леоненко Григория Андреевича на тушение пожара на крыше машинного зала 4-го энергоблока по ряду «А» в осях 45-60.
В одной из наших пожарных машин находился мешок с моей одеждой и снаряжением на случай пожара. Но времени было в обрез, поэтому я только переобулся (вместо туфель надел кирзовые сапоги), взял изолирующий противогаз КИП-8, и поспешил выполнять поставленную задачу в своей обычной повседневной форме.
Состав караула нашей ВПЧ-2 был немногочисленным, и поэтому мы, офицеры, работали в ту ночь как рядовые пожарные. Подъехать к машзалу 4-го блока удалось с большим трудом – всюду развалины. Совместными усилиями Хмель, Хилько, водитель автонасоса Захаров Анатолий и я установили машину на гидрант, проложили рукавную линию и приступили к тушению пожара.
Когда я подошёл ближе к стене машзала, то услышал сверху голос моего старшего брата Леонида (он был командиром отделения): «Давайте воду! Поднимите сюда рукава!». То есть, на крыше машзала ещё существовали очаги пожара, которые необходимо тушить. А потребность в рукавах возникла потому, что насосы-повысители вышли из строя, а сухотрубы оказались порванными.
Услышав голос брата, я надел изолирующий противогаз КИП-8, схватил две скатки рукавов и по наружной лестнице (в верхней части она оказалась оторванной и сильно качалась) поднялся на крышу машзала. Подниматься с грузом в обеих руках, да ещё и в противогазе, было тяжело (КИП-8 весил 16 килограмм!), и на одной из переходных площадок я снял запотевшую защитную маску. Думаю: обойдусь без противогаза, сейчас главное – подать рукава. На крыше передал их кому-то из ребят (кому именно – не рассмотрел, так как там было темно) и спустился вниз.
Рукава-то я подал, но как выяснилось, насосы, качавшие воду на гидранты, перестали работать, и подать от них воду на крышу не удалось. Тогда мы решили протянуть рукавную линию от водозаборной станции №2 (ВЗС-2), которая подавала на энергоблоки воду из пруда-охладителя. Она находилась метрах в 300 от машзала. Но тут возникла другая проблема – путь к ВЗС-2 преграждали фрагменты бетонных конструкций, выброшенные при взрыве реактора.
Я побежал впереди машины, показывая дорогу. И тут, как на зло, наш ЗИЛ-131 наехал на кусок арматуры и пробил колесо. Я голыми руками вытащил этот прут. Он оказался радиоактивным — впоследствии, когда уже лежал в больнице, кожа с моих рук слезала лохмотьями.
В сложившейся ситуации мы решили пожертвовать своими машинами, но воду подать.
Включили автоматическую подкачку шин и почти на дисках колёс подъехали насколько возможно ближе в ВСЗ-2. Установили свою пожарную насосную станцию, проложили рукавный ход, и по этой магистрали дали воду на крышу машзала. В этой работе кроме меня участвовал старший лейтенант Хилько Юрий Васильевич, водители старшие сержанты Биркун Виктор Семёнович и Булава Василий Васильевич. До этого на учениях такую задачу обычно выполняли не менее 12-ти человек.
Своего брата Леонида я увидел, когда он спустился с крыши, но поговорить с ним не удалось – надо было выполнять поставленные перед нами задачи. Он чувствовал себя очень плохо, но от госпитализации отказался. Как впоследствии установили израильские медики, брат в ту ночь получил дозу облучения 600 рентген, хотя официально ему записали 180 рентген.
Наш брат Иван в ту ночь тушил кровлю аппаратного (реакторного) отделения на отметке 72 метра. Учтённая в его документах доза облучения – 220 рентген. Он в тот день попал в припятскую медико-санитарную часть № 126 (МСЧ-126), а затем его в числе других пострадавших отправили самолётом на лечение в Москву. Мне тоже предлагали госпитализацию, но я отказался – рассчитывал, что всё как-то обойдётся и мне ещё удастся помочь родителям посадить картошку у себя на родине в селе Белая Сорока. Леонид тоже планировал с этой же целью поехать к теще.
Наша работа по подаче воды и на крыше машзала 4-го блока продолжалась до 6-ти утра. К этому времени пожар был полностью потушен. Затем мы почти два часа находились на территории АЭС вблизи АБК-2 — ждали дальнейших распоряжений. Пока выполнял поставленные задачи, я кипел энергией (откуда только брались силы?), а дали команду «Отбой» — появилась слабость, ноги стали ватными и не хотели слушаться, во рту всё пересохло – очень хотелось пить. Сделал три глотка из пожарного ствола (вода к нему поступала из пруда-охладителя, но была чистой, как слеза). Юра Хилько это увидел, говорит: «Не пей, она же грязная!» (он имел ввиду её радиационную загрязнённость). После выпитой воды мне стало легче. Врачи же впоследствии сказали, что эта вода сожгла мне слизистую. И у меня, и у тех ребят-пожарных, кому вода из рваных рукавов попала на руки и ноги, со временем образовались радиационные ожоги, в этих местах слезла кожа.
Где-то около 8-ми утра нам сказали спуститься в противорадиационное укрытие (это под АБК-1). Там находился руководящий состав станции во главе с её директором Виктором Петровичем Брюхановым и какие-то приезжие начальники. Штаб пожаротушения к тому времени разместился в городской пожарной части Припяти.
В УБЕЩИЖЕ Заместитель начальника ВПЧ-2 капитан Леоненко сообщил: «Поступила команда оставить на станции трёх офицеров, которые каждые 15 минут будут по телефону сообщать в ВПЧ-6 о ситуации на станции. Добровольцы есть?». Все промолчали. Тогда Леоненко взял свою фуражку, положил туда свёрнутые в трубочки листки из блокнота с нашими фамилиями и предложил тянуть жребий. Дежурить в убежище выпало Петру Хмелю, старшему инспектору старшему лейтенанту Сазонову Валерию Григорьевичу и мне. Но со временем Сазонова увезли в медсанчасть, Хмель куда-то ушёл, и я остался в убежище один. Там находился до 14 часов пока меня не сменил инспектор лейтенант внутренней службы Андрей Федорович Мельников.
Попутного транспорта на Припять не оказалось, я прождал его больше часа, а потом пошёл в город пешком. Вначале шёл по железнодорожной колее, затем по тропинке в лесу. Возле забора АЭС пришлось обходить выброшенные взрывом обломки. Где-то через час был у себя на дома. А перед тем, как спуститься в убежище, мы прошли через санпропускник, где нас переодели в белую станционную одежду (у меня остались только наручные часы, которые я спрятал от дозиметристов, и удостоверение личности). В ней я и пришёл домой. Жена и сын встретили меня с широко открытыми глазами – они никак не ожидали увидеть меня в такой одежде. Дома я помылся под душем, переоделся в форму, а станционную спецовку выбросил в мусоропровод.
Недолго побыв с родными, пошёл в ВПЧ-6. Там к тому времени собрались все наши ребята из ВПЧ-2, которых не увезли в тот день в МСЧ-126. В последующие двое суток я находился в здании ВПЧ-6, там и ночевал. Периодически, в соответствии с графиком, ездил дежурить по 4 часа в штабе гражданской обороны АЭС, который находился всё в том же убежище под АБК-1. Мою семью эвакуировали без моего участия. Уже когда лежал в киевской больнице, мне сообщили, что жена и сын находятся в одном из санаториев города Евпатория.
На третий день – 28 апреля – личный состав нашей пожарной части перебрался в город Чернобыль в здание местной профессиональной пожарной части ППЧ-17. К тому времени я стал чувствовать себя заметно хуже: усилилась тошнота и слабость. Ближе к вечеру меня в числе других пожарных повезли автобусом «Икарус» (он был полон людьми) на лечение в Киев. Но по дороге многим из нас стало заметно хуже и нас временно разместили в больнице пгт Иванков. В ней оказанием медицинской помощи пострадавшим от радиации руководил врач Научно-исследовательского института гематологии и переливания крови Виктор Иванович Клименко.
В Иванкове под капельницами мы пробыли сутки, после чего нас перевезли в клинику киевского онкологического института. Там в те дни оказалось много пострадавших на АЭС. Туда же попал и мой брат Леонид (мы лежали в одной палате). Нашим лечением занимался замечательный врач — главный радиолог Минздрава УССР Леонид Петрович Киндзельский. Методика его лечения состояла в том, чтобы с помощью специальных растворов «вымыть» из организма радионуклиды. Благодаря усилиям Киндзельского и всего медперсонала клиники нам удалось выжить. Леонид Петрович наш спаситель! При лечении 115-ти пациентов с острой лучевой болезнью он сохранил жизнь 114-ти. Исключение составил заместитель начальника электроцеха ЧАЭС Александр Григорьевич Лелеченко. У него были многочисленные радиационные ожоги, а суммарная доза тотального облучения составила 2280 – 2850 бер. Увы, это не совместимо с жизнью.
Моему брату Леониду пересадили в клинике онкоинститута костный мозг (прямая пересадка). Донором стал 40-летний работник «Метростроя» Константин Владимирович Стрельников. Он услышал по радио объявление, что пострадавшим на ЧАЭС нужны доноры костного мозга, предложил свою помощь. Благодаря ему и профессионализму врачей мой брат выжил. К сожалению, спустя годы здоровье подвело и самого Стрельникова – в 65 лет он перенес инсульт, потерял из-за гангрены обе ступни.
Мне запомнилось посещение онкоинститута американским врачом Робертом Гейлом. Знакомясь с историями болезни припятских пожарных, он в нашем присутствии огласил свой прогноз: я проживу ещё лет пять, мой брат Леонид – года три-четыре. К счастью, его предсказания не сбылись: Леонид прожил 26 лет (он умер 16 апреля 2012 года), а я живой до сих пор. Более 34 лет после аварии на ЧАЭС прожил наш брат Иван, которого лечили в 6-й московской клинике – он умер 20-го ноября 2020 года в белорусском городке Наровля от вируса COVID-19.
На лечении в онкоинституте я находился два с половиной месяца. При выписке в справке мне указали диагноз «острая лучевая болезнь (ОЛБ) первой степени». Ивану установили вторую степень ОЛБ, Леониду – третью.
Осенью 1986 меня назначили на должность старшего инженера ВПЧ-12, которая находилась в городе Вышгород. В 1994 я стал начальником этой же части. В 2000 году в звании полковника внутренней службы по состоянию здоровья вышел на пенсию. За время службы и уже после неё награжден орденами «Красной Звезды» (1986г), «За мужество» III ст. (1996г), медалями «За безупречную службу» III ст., почетными знаками отличия МВД и МЧС Украины, нагрудными знаками «Лучшему работнику пожарной охраны», «Герой Чернобыля», «Честь и слава», «За доблесть и отвагу», другими наградами.»
Комментариев нет:
Отправить комментарий